Первые лучи солнца упали на восточный склон Мирахской долины и осветили его лицо. Он стоял на самом краю безымянного утеса и находился в крайнем напряжении. Нагой, высокий и стройный, он казался слишком тонким для окружающего хаоса гигантских каменных глыб, оставшихся здесь неизменными со времен извержения великого Таноса, навсегда уничтожившего царство мирахидов.
Юноша вспыхнул, словно факел, в солнечном свете и случайному жителю долины, вздумавшему в этот ранний час задрать голову вверх, показался бы ожившим божеством, о которых рассказывали редкие эльфийские путники, проходившие через Мирах в Андоу.
Но он божеством не был. Еще на шаг он подошел к самому краю. Лицо его беспрерывно менялось – словно волнами оно приобретало человеческие черты и тут же в нем проступали глаза зверя или даже птицы.
Резкий звук нарушил утреннюю тишину – из-под ноги юноши выскочил камень и полетел вниз, к далекой земле. Инстинктивно отпрянув, молодой человек недовольно скривился и отошел от края.
— Не забывай, что у тебя всего одна попытка, дорогой Идрис, — раздался хрипловатый голос из глубокой тени, все еще лежащей под валунами, — я бы не торопился уйти из этого прекрасного мира так рано, неудачно попытавшись улететь из него.
Идрис обернулся и скорчил разочарованную гримасу. Его била дрожь – утреннее солнце еще не согрело замерзшие за ночь горы.
— Мне показалось, что вот-вот все получится, — сказал он, одеваясь.
— Я в этом сомневаюсь.
Из тени показался путник в сером плаще, таком, какие носят местные горцы. На голове его была такая же овечья шапка. Но поступь его была не крестьянской. Сила и гордость благородного рода сквозила в каждой детали, даже грубый пояс из кожи быка был завязан простым, но неведомым мирахцам узлом. Трудно было определить его возраст: можно было назвать его стариком, но для старца был он слишком подвижен и крепок. Лицо его было обветрено, но не так, как у низшего сословия. Его живые глаза улыбались, глядя на юношу.
— Тебе предстоит еще долго познавать свой дар, — сказал он, накидывая на плечи продрогшего Идриса грубый овечий плащ, — поэтому не укорачивай это время своей неосторожностью.
— Мне казалось, что все получится в этот раз, — отозвался Идрис, — куда мы теперь, почтенный Азан?
— Мы все это время шли туда, — сказал путник, — и теперь продолжим путь. Или ты думал, что я привел тебя сюда, чтобы ты разбился, пытаясь взлететь именно с этого утеса?
Захватив мешки с припасами, два путника, ничем не отличающихся от обычных мирахцев, продолжили путь по проторенной тропе, которой все пользовались сотни лет, после того, как в долину после извержения вновь вернулись люди.
Солнце уже поднялось над хребтом Атенских гор и начинало припекать; внизу было лето. Долина зеленела огромной пушистой змеей, извиваясь в своем жестком каменном ложе. Где-то под деревьями весело звенел, перекатывая тысячи камней, холодный и ясный как феранское стекло, Мирах. Он нес свои воды в далекое Кейдарское море, до которого, если петлять по долине, а потом на лошади скакать по Харабским степям, было двадцать дней пути.
Прямого лету было бы дня три, но и в это утро Идрис не научился летать.
